Нет! - вскричал тут Дали.- Еще не все потеряно. Надо просто призвать на помощь
разум и посмотреть на вещи рационально. И тогда все наши плотские страхи можно
возвысить и облагородить непостижимой красотой смерти, встав на путь, ведущий к
духовному совершенству и аскетизму. Эту миссию мог выполнить лишь
один-единственный Испанец, уже давший миру самые дьявольские и страшные
открытия, которые когда-либо знала история. На сей раз он призван был подчинить
их своей воле, изобрести их метафизическую геометрию.
Надо было возвратиться к благородному достоинству цвета окиси серебра и
оливкового, которыми пользовались Веласкес и Сурбаран, к реализму и мистицизму,
которые, как выяснилось, были сходны и неотделимы друг от друга. Надо было
трансцендентную реальность высшего порядка включить в какой-нибудь взятый
наугад, случайный фрагмент настоящей, реальной действительности - той, которую
; через абсолютный диктат зримого запечатлел некогда Веласкес. Однако все это
уже само по себе предполагает неоспоримое существование Бога, ведь онто и есть
действительность наивысшего порядка!
Такая далианская попытка рационального осознания была в робкой и почти
неосознанной форме осуществлена в журнале "Минотавр". Пикассо
посоветовал издателю Скира поручить мне подготовку иллюстраций к "Песням
Мальдорора" (главное произведение французского поэта графа Лотреамона, наст.
имя-Изидор Дюкасс (1846-1870) (примеч. пер.). И вот однажды Гала устроила
завтрак, пригласив Скира и Бретона. Она добилась предложения возглавить журнал,
так неожиданно родился "Минотавр". В наши дни - правда, в совершенно
ином плане - наиболее упорные попытки выявить рациональное в бессознательном
предпринимаются на страницах прекрасных выпусков "Этюд кармелитэн",
выходящих под руководством столь глубоко чтимого мною отца Бруно. О злополучном
наследнике "Минотавра" не хочется даже говорить - он теперь щиплет
траву на тощих материалистических пастбищах издательства "Варв".
Два раза подряд суждено мне было еще лицемерно обсуждать с Бретоном свою
будущую религию. Он не хотел ничего понимать. Я махнул рукой. Мы все больше и
больше отдалялись друг от друга. В 1940 году, когда Бретон прибыл в Нью-Йорк, я
позвонил ему сразу же в день приезда, желая поздравить его с благополучным
прибытием и договориться о встрече, он назначил ее на завтра. Я изложил ему
свои идеи о нашей новой идеологической платформе. Мы договорились основать
грандиозное по масштабам мистическое движение с целью слегка обогатить и
расширить наши сюрреалистические эксперименты и окончательно увести их с путей
диалектического материализма! Но в тот же вечер я узнаю от друзей, что Бретон
уже успел снова распустить обо мне сплетни, обвиняя меня в гитлеризме. В те
времена такая наглая ложь была слишком опасной, чтобы я мог позволить себе
продолжать наши встречи. С тех пор мы больше не виделись.
И все-таки моя врожденная интуиция, которая по чуткости может сравниться разве
что со счетчиком Гейгера, подсказывает, что за прошедшие годы A?aoii как-то
приблизился ко мне. Ведь что там ни говори, но его интеллектуальную
деятельность уж никак не сравнишь по значению с эпизодическими театральными
успехами экзистенциалистов.
|